Однажды по дороге в церковь, когда мы с ним служили вместе на миссионерском поле примерно два года, мой муж взял меня за руку и сказал, глядя прямо перед собой: «Майя, когда-нибудь я хочу стать пастором. Я люблю то, чем мы сейчас занимаемся, и я понимаю всю важность этого, но меня влечет к пасторству».

Я тогда хмыкнула: ну ты что, мы же живем нашей мечтой! И потащила его быстрее на подъехавшую маршрутку.

Те его слова потом затерялись в суматохе нескольких следующих лет: он учил русский, у нас пошли лялечки, мы много чем занимались в церкви.

И те его слова потом всплыли в моей голове много лет спустя, когда мы встали перед решением остаться в США. Много было разных обстоятельств, указывающих на это, не буду тут сейчас все объяснять. Но я вдруг встала перед фактом: Бог меняет наше направление. Те слова моего мужа, отброшенные тогда мной, вдруг облеклись в кости и плоть решений.

Вот так, 13 лет назад мой муж стал пастором. И вот так я стала женой пастора.

Чего я больше всего боялась в новом направлении нашего служения:

1. Во многих церквях жена пастора не просто его жена. Это своего рода положение, негласное, нигде не очерченное и неписанное, но ожидаемое. На нее возлагаются, а скорее, сваливаются, разные дела, которые не может сделать муж, и до которых не доходят руки членов церкви. Пока муж проповедует, она «за кулисами» ведет детское служение, накрывает на стол для церковного обеда и проч. — подбирая недоделанное, заботясь о не усмотренном.

Я боялась, что мне придется делать что-то против моей воли, при этом никогда не зная, что от меня конкретно ожидается.

2. Из-за такого подхода к жене пастора и нереальных ожиданий от нее, она часто остается в одиночестве. Она не имеет свободу быть самой собой и строить доверительные отношения, потому что чувствует, что находится как бы под лупой: люди вполне могут делать суждения о ее муже и семье по ней.

Я боялась, что у меня не будет близких друзей. С самого моего рождения как дочери Бога во Христе меня взращивали с пониманием о Теле Христа как о семье, в которой каждый член ценен и нуждается в других членах. Меня страшила мысль о том, что мне придется держать дистанцию из-за чрезмерных ожиданий.

3. Пасторство в нашем понимании означало не просто работу 5 дней в неделю с 8ми до 5ти. Мы оба понимали, что это труд, требующий неустанной заботы о людях и их нуждах – причем не просто индивидуальных, но нуждах в контексте всего Тела. Перед нами была масса примеров, в которых браки служителей распадались, а дети уходили в мир, потому что их покалечила или сама церковная жизнь, или рассеянное внимание родителей, которые уделяли больше времени служению.

Я боялась потерять своего мужа и семью ради нужд других людей.

Это были пожалуй самые большие из моих страхов. Как я сейчас вижу, многие из тех страхов имеют в корне одно: я боялась, что за моим надуманным статусом не будут видеть меня как человека. Я вижу такую тенденцию в человеческих отношениях – урезать личность человека, сокращать ее к темпераменту, полу, расе и т. д., и это всегда имеет пагубные последствия.

И разговор с самой собой для меня во многом возвращался к напоминанию себе, кто я во Христе, зачем я в церкви, и что от меня хочет Бог. Я напоминала себе о Боге, который знает и видит меня целиком, и что мне надо уходить корнями в это знание обо мне, а не ожидать его от других людей. И напоминала себе, что где бы мы ни очутились, Он хочет, чтобы мы ходили в Его Духе, преображались в Его Сына и зависели от Него во всем.

А свой страх мне необходимо было положить перед Ним, чтобы быть свободной любить людей — как бы они ни смотрели на меня. В этом Он учил меня, что Его любовь совершенствуется во мне двумя способами: в моей глубокой уверенности в Его любви, и в том, как я люблю Его же любовью Его народ (1Ин. 4:13-21). В такой совершенной любви (читай — полной, реализованной) — нет места страху.

В следующем посте я поделюсь тем, осуществилось ли то, чего я опасалась.